– Ты участвовал в тех делах, о которых шумели все газеты.

Это был не вопрос, а утверждение.

– Да, я был там.

– И именно поэтому у тебя все тело перевязано.

– Просто зацепило парой дробинок, только и всего. Это сущие пустяки. Я, когда бреюсь по утрам, почти каждый раз режусь сильнее.

– Эрл, пишут, что это была самая ожесточенная перестрелка в истории штата. Четырнадцать человек погибли.

– Одиннадцать из них были очень плохими парнями по фамилии Грамли, это такая низкая форма жизни, что ее исчезновение не наносит миру никакого ущерба. И им вовсе не обязательно было умирать. Они могли сдаться закону – проще вообще ничего не придумаешь.

– Это было не в их характере.

– Да, мэм, полагаю, именно так оно и было.

Он смотрел на жену. Черты ее лица заметно расплылись, плечи, ноги и руки пополнели. И все же, и все же... Чудесная женщина, ангел, золотоволосая, прекрасно воспитанная – самая лучшая во всей Америке. Она лизала свое эскимо с особым, присущим ей одной изяществом. Она была единственным человеком на планете, который мог есть мороженое в такой знойный день и не уронить ни капли.

Под ее грудями сидел ребенок, которому, похоже, не терпелось войти в этот мир, настолько сильно и часто он толкался в животе матери. Джун носила широкую красную блузу, чтобы спрятать живот, но эта хитрость совершенно не помогала: ее чрево, хранящее младенца, вызывающе выдавалось вперед.

– Я так боюсь, Эрл, что ты можешь погибнуть ни за что и я останусь одна с этим ребенком, – сказала она, доев последнюю крошку мороженого.

– Если это случится, ты получишь кругленькую сумму денег по страховке от штата. Это будет для вас обоих отличным началом новой жизни. Возможно, ты встретишься с человеком получше меня. А денег будет куда больше, чем то, что получила мать, когда моего старика завалили в кустах в сорок втором. Ей дали золотые часы и сто долларов на оплату похорон, она стала пить и за год вогнала себя в гроб. Я знаю, что ты поступишь куда разумнее.

Эрл сделал еще глоток кока-колы. Сквозь деревья, словно рана, чернела река; между тем местом, где они сидели, и рекой мальчики бросали мячи и пускали бумажные самолетики, девочки нянчили кукол, мамы и папы держались за руки.

– Мне очень жаль, – наконец сказал он. – Я понимаю, что тебе это не нравится. Но теперь я туда влез и не знаю, как выбраться обратно.

– Просто уходи оттуда и возвращайся на лесопилку.

– Ты же знаешь, что я не могу так поступить.

– Да. Уйти ты ни за что не сможешь, это точно.

– Я думаю пойти к мистеру Паркеру и попробовать получить ссуду в счет тех денег, которые они будут мне платить, пока все это дело не закончится. Потом надо подумать, нет ли там кредитного союза или чего-то в этом роде. Еще есть какие-то особые ветеранские права, которые я вроде бы получил, но так ничего о них и не узнал. Таким образом можно было бы вытащить тебя из этой проклятой консервной банки в какое-нибудь миленькое место поближе. Скажем, в один из городков неподалеку от Литл-Рока. Там мы могли бы видеться гораздо чаще.

– Эрл, твои тайны с фермой кажутся мне просто смешными.

Он несколько секунд сидел, глядя на зеленый луг, полого уходящий вниз, и на чернеющую за ним воду, а потом сказал:

– Я вовсе не хотел скрывать от тебя это место. И нет тут никакой тайны. Я просто никак не мог собраться рассказать тебе.

– Я ничего не искала и не спрашивала. Пришло письмо из округа Полк, из налоговой инспекции – его переслали сюда из Корпуса морской пехоты. На нем стоял штамп: «Вскрыть немедленно». Я и вскрыла. Требовали, чтобы ты заплатил за двести пятьдесят акров земли в Полке, около шоссе номер восемь. У тебя был просрочен платеж: восемь тысяч сто двадцать семь долларов пятьдесят центов и еще три доллара штрафа. Я послала им чек. Потом я подумала об этом и на прошлой неделе, перед этой заварушкой со стрельбой, попросила Мэри Блантон отвезти меня туда. Мы провели на ферме весь день.

– Насколько я помню, это хорошее место, – сказал он. – Старик его изрядно обустроил и очень придирчиво заправлял там делами.

– Это замечательное место, Эрл. Дом, правда, требует ремонта, в основном покраски, но есть и большой сад. Я насчитала четыре спальни. В кухню никто не входил уже несколько лет. Ее тоже, наверно, потребуется отремонтировать. Но, Эрл, там есть земля. Есть фермерская земля, которую можно было бы сдать в аренду, есть ручей, есть даже лес, где ты мог бы охотиться и воспитывать своих детей. Там есть луга, и загон, и прекрасный сарай. Эрл, милый мой, мы могли бы так счастливо жить там. И ведь это принадлежит нам. Уже принадлежит. Мы могли бы переехать туда хоть завтра. Мне не пришлось бы жить в этой трубе и ездить на работу на автобусе. Я могла бы найти где-нибудь в Полке место учительницы. А когда родится ребенок, у него или у нее будет замечательное место, где расти.

– В первую неделю после того, как я вышел в отставку, – сказал он, – когда я ехал в Форт-Смит, к тебе, в минувшем декабре... Я остановился там и провел там некоторое время.

– Ты не хочешь ехать туда, верно, Эрл? Я слышу это по твоему голосу.

– Я с трудом удержался, так мне хотелось спалить все дотла. Это было бы прекрасно. Мне так хотелось и хочется увидеть, как этот дом пожирает пламя. Это...

Он умолк.

– Это – что, Эрл?

– В этом месте очень много зла. Там живут призраки. Ты видела миленькую маленькую ферму, а я вижу место, где умер Мой брат. Он повесился в сороковом году. Я почти не был с ним знаком. И уж наверняка не сделал ему ничего хорошего. Его большой сильный старший брат не сделал для него ровным счетом ничего, ни крошечки хорошего. Я лишь помог ему сломаться – как и все остальные. Никто не сделал ему ничего доброго. Никто не встал на его защиту. Мой старик имел привычку лупцевать меня в подвале этого самого дома, так что я предполагаю, что Бобби Ли он бил тоже.

– В доме не должно остаться никаких воспоминаний об этом. Мы покрасили бы его в белый цвет, я бы привела в порядок сад и следила бы за ним. Поля вокруг ты мог бы сдать в аренду, как это делал твой отец, и это мог бы быть хороший дом, счастливый дом. Дом, полный детей.

Эрл доел свой хот-дог.

– Я не знаю. Я совершенно не уверен, что смогу находиться в том месте. Позволь мне подумать.

– Эрл, я знаю, что ты не любишь вспоминать о своем детстве, знаю, что оно было плохим. Но ты должен думать и о детстве своего ребенка. Ты хочешь, чтобы он родился в сборном доме из гофрированного железа на военной базе? Или на большой, красивой ферме, расположенной в самом красивом месте штата?

– Это не простой вопрос, – сказал он.

– Да, понимаю.

– Я продал бы это проклятое место, если бы только мог. Но земля сейчас настолько дешева и место так далеко отовсюду, что черта с два на него нашелся бы покупатель. Интересно, когда этот хваленый послевоенный бум намерен доползти до округа Полк? Как бы там ни было, я об этом подумаю.

– Ты серьезно подумаешь?

– Да, мэм.

– Хорошо, Эрл. Я знаю, что ты найдешь выход. Знаю, что ты все сделаешь правильно. Ты всегда так поступаешь.

Следующие несколько дней у Эрла прошли прекрасно. Никогда еще свет не видывал такого трудолюбивого, такого веселого мужчины, такого хорошего мужа. Он перекрасил сборный дом изнутри в ярко-желтый цвет – на это потребовался целый день тяжелой работы, зато в квартирке стало гораздо веселее. Он погрузил старый диван на крышу своего казенного «доджа» и вывез его на свалку, а потом поехал в форт-смитский магазин «Сирс и Ребук» и купил для жены новый диван, очень симпатичный, в зеленую полоску, от которого в комнате сделалось еще светлее.

Он перекопал сад, прополол его, подстриг живую изгородь. Он дважды выводил Джун в ресторан на обед. Они ходили на прогулки. Эрл слушал, как шевелится ребенок, и они вместе пытались придумать для него имя. Джун писала длинные списки, и он смеялся над именами Адриан и Филипп, был не против Томаса и Эндрю, а Тимоти и Джеффри ему нравились. Проблема заключалась в том, что каждое из имен, за исключением Адриана, когда-то принадлежало какому-нибудь парню, морскому пехотинцу, сложившему голову где-то на островах или искалеченному там, парню, которого санитары вытащили из-под огня на носилках, а он стонал и звал маму.