– Так действительно иногда случается, – вставил Ди-Эй. – Грех ведет к погибели так же часто, как и остается безнаказанным. Но я уверен, что она попала на небо. Когда Грамли убили ее, она стремилась навстречу закону.

– Аминь, – откликнулся преподобный Джабили Линкольн. – Я хочу поблагодарить вас, сэры. Вы послали несколько Грамли к сатане в ад, и, самое главное, вы отправили туда старого Папашу Грамли, пусть даже и не застрелили его своими руками, но вы это сделали. И больше никто из белых мужчин не пойдет на такой риск, чтобы спасти несколько глупых негритянских девочек, уж это-то я знаю.

– Мы пытались, доктор Линкольн, – сказал Эрл. – Мы спасли большинство. И нам больно из-за того, что мы не сумели спасти всех.

Впрочем, он не мог вспомнить имя той девушки. Но он помнил, как содрогалась она от ударявших ее в спину пуль, помнил, как тяжело она свалилась с лестницы и как скончалась у него на руках.

– Эти люди, которые командуют игрой, даже подумать не захотят о каких-нибудь несчастных продажных девушках, – сказал старик. – Я мыл уборные и чистил плевательницы в «Огайо» целых пятьдесят лет, пока мог нагибаться, и никто никогда не называл меня иначе, чем Джабили, и никто никогда не задумывался о том, что может случиться со мной или с кем-нибудь из таких вот девушек, никто, са-ары. Вы двое – единственные справедливые белые люди, которых я встретил за всю мою жизнь.

Эрл глубоко вздохнул. Посмотрел на Ди-Эй. И только после этого сказал:

– Вы говорите, что были швейцаром в «Огайо»?

– Да, са-ар. Да, са-сар, и это была шибко тяжкая работа, особенно после того, как эти ублюдки поставили там все свои проклятые телефоны. Теперь их парни сидят там, получают информацию, и все время курят, и выпивают, и плюются. Там каждую ночь такой беспорядок, такой беспорядок...

– Сэр. Не могли бы вы...

– Не мог бы я что, са-ар?

– Не могли бы вы написать сообщение о том, что видели в «Огайо» телефонную комнату?

– Так ведь мистер Мэддокс и все эти, Грамли, они же, если узнают, захотят убить меня насмерть.

– Это может быть опасно, вы правы, – согласился Эрл. – Но мы будем держать вас под зашитой, пока все не закончится.

– Са-ар, если бандиты Грамли решат убить негритянского человека в этом городе, им никто не сможет помешать, кроме Господа Бога Всемогущего.

– Что ж, сэр, мы пытаемся покончить с такими вещами. Покончить раз и навсегда.

Старик надолго задумался.

– Я тут подумал, что Всемилостивейший Господь все равно довольно скоро призовет меня к Славе Своей. Мне ведь уже почти восемьдесят семь лет. Черт, если это доставит Грамли серьезные неприятности, я буду рад сделать это!

42

Нельзя было не признать, что она очень красива. И впрямь, было что-то удивительное, даже сверхъестественное в том, что женщина обладает такими рыжими волосами, такими большими, округлыми, спелыми грудями, такой тонкой талией, такими крутыми бедрами и такими длинными ногами. Ее губы походили на ягоды земляники, ее глаза были зелеными и манящими. Всюду, куда бы она ни шла, она притягивала к себе все взгляды.

– Вирджиния, вы выглядите прелестно, дорогая, – сказал Оуни. – Коктейль?

– Прелестно, – в тон ему отозвалась Вирджиния.

– Мартини?

– Только без всяких вин, дорогой. Несколько маслинок и чуть-чуть вермута, больше ничего.

– Да, моя дорогая, – заверил Оуни. – Ральф, ты слышал, что сказала мисс Вирджиния. Не хотите выйти на крышу? Там очень приятно, и вид оттуда замечательный.

– Конечно. Но мне хочется, чтобы вы показали мне, что у вас тут. Какое, восхитительное место! Это же самый настоящий Нью-Йорк. Кусочек Нью-Йорка в самом сердце доброго старого Арканзаса, вот что я скажу!

– Мы стараемся, дорогая. Мы так стараемся.

– О, птицы! Я никак не ожидала увидеть их здесь.

Они подошли к сладко ворковавшим в своих клеточках голубям Оуни.

– Они восхитительны. Такие мягкие, такие нежные.

Слово «нежные», произнесенное Вирджинией Хилл, в сочетании с видом двух самых совершенных грудей во всем белом свете, более красивых, чем у Ланы, Риты и Эвы, совершенно выбило Оуни из колеи. Он начисто утратил способность сосредоточиваться, и ему очень нужно было выпить.

Появился Ральф с подносом.

– Мартини, дорогая? – предложил Оуни. – Почти без вермута, как вы и желали.

– Надеюсь, сладкий, как сахарный пирог с печеными яблоками.

Вирджиния изо всех сил изображала из себя Скарлетт О'Хара. Она изящно взяла стакан, поднесла его к губам, подмигнула Оуни и...

Оп! Одним огромным глотком она опустошила стакан до дна.

– Это было замечательно. Нельзя ли Джин-Джин еще стаканчик?

– Ральф, бегом! Принеси мисс Хилл еще один коктейль.

– Да, сэр, – отозвался Ральф.

Оуни подвел Вирджинию к парапету площадки, откуда открывался вид на Сентрал-авеню, казавшуюся в надвигавшихся сумерках и с высоты шестнадцатого этажа подернутой туманом.

– Ну, неужели это не прекрасный вид? Дорогой, это и впрямь роскошный вид. Не могу даже поверить, что это тот самый Юг, на котором выросла мисс Вирджиния. Джин-Джин, когда выпьет, чувствует себя лучше некуда. Там, где росла Джин-Джин, вокруг не было ничего, кроме сухого собачьего дерьма и разных дядек, которые не умели держать свои грабли при себе, а все время запускали их, куда не надо.

Она одарила его улыбкой и передернула плечами; благодаря этому отработанному движению ее огромные груди стали выглядеть более поэтично. Теперь они лежали, словно преподнесенные на серебряном подносе любующемуся ими Оуни.

– Вирджиния, идите сюда, присядем в беседке.

Они сели. Появился второй коктейль для Джин-Джин. Оп!

– Ральф, еще один.

– Да, босс.

– А теперь, Вирджиния, я предполагаю, что вы хотите кое-что мне передать.

– Ах, Оуни, вас не обведешь вокруг пальца, верно, дорогой?

Она положила руку ему на колено и улыбнулась, сверкнув двумя рядами великолепных зубов. Оуни поклялся себе, что сегодня вечером потребует двух лучших девочек из лучшего своего публичного дома и утонет в их плоти.

– Что ж, – чопорно проговорила она, – Бен беспокоится, что...

И она пустилась в излияния по поводу того, что Бен тревожится, как бы Оуни не обиделся на его, Бена, планы, связанные со строительством в пустыне. Она держалась точно так, как ей велел Бен, добавив несколько приглушенных хрипловатых смешков и подрагивая время от времени своими грандиозными грудями, чтобы дополнительно подчеркнуть ту или иную фразу.

– Мысль о том, – смеясь, ответил Оуни, когда она умолкла, – что я могу обидеться на что-то такое, что Бен делает в Неваде... ну как же, моя драгоценная, это почти восхитительная мысль. Для меня Бен – это любимый сын. Из всех моих мальчиков он самый лучший, самый умный, самый быстрый. Я горжусь тем, что он выбрал меня своим героем и что он стремится подражать мне. Больше того, скажу: то, чего он достигнет в своей пустыне, будет памятником мне, и я тронут. Вирджиния, моя дорогая, вы меня слышите? Я тронут.

– А уж как я счастлива, что вы счастливы!

– Да, я счастлив. Я искренне ценю тот способ, при помощи которого Бен держит меня в курсе дела. В нашем бизнесе умение поддерживать связь чрезвычайно важно. И еще... О боже, пора отправляться на обед. Мы пообедаем в «Южном». Вы познакомитесь с одним очень приятным человеком, моим деловым партнером.

– Сладенький мой, я не могу этого дождаться. Но нельзя ли мне сначала посетить комнатку для девочек?

– Ну конечно, моя любимая. Только так, и никак иначе.

Она направилась прочь на своих высоченных каблуках с таким видом, будто спускалась по трапу из высоченного фюзеляжа «либерейтора»; обильные выпуклости ее плоти, очень относительно прикрытые тончайшей тканью платья, так и играли под пристальным взглядом, который Оуни никак не мог оторвать от нее.

Оуни между тем пытался думать. Он не испытывал никаких затруднений в своих раздумьях, поскольку тот мартини, который пил он, представлял собой чистейшую ключевую воду. Что все это означает? Что происходит? Какой тайный смысл заложен в переданном ему сообщении?